Роллан ромен вселенское евангелие вивекананды. Роллан Ромэн — Вселенское евангелие Вивекананды. Опыт исследования мистики и духовной жизни современной Индии

Все права на текст принадлежат автору: Ромен Роллан .
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.

Роллан Ромен Вселенское Евангелие Вивекананды

Перевод Т. Н. Кладо Ромэн Pоллан. Собрание сочинений. Том XX. Л., Государственное издательство "Художественная литература", 1936 Опыт исследования мистики и духовной жизни современной Индии. Вселенское Евангелие Вивекананды. Махатма Ганди
"Я- нить, пронизывающая все эти мысли, каждая из которых - жемчужина", - сказал Властитель Кришна. (Вивекананда: "Майя и эволюция идеи Бога")
СОДЕРЖАНИЕ

Часть первая

I. Майя и путь к свободе II. Великие пути. Четыре ноги
1. Карма-иога
2. Бжакти-иога
3. Раджа-иога
4. Джнана-иога
III. Всемирная наука – религия
IV. Град человека
V. Cave canem
Заключение

Часть вторая

I. Матх и миссия Рамакришны II. Пробуждение Индии после Вивекананды. Рабиидранат Тагор и Ауробиндо Гоз Приложение к Вселенскому Евангелию Вивекананды

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I

МАЙЯ И ПУТЬ К СВОБОДЕ
Я не имею в виду обсуждать здесь всю совокупность идей великих индусов, жизнь которых я только что рассказал. Материал, из которого возникли идеи Вивекананды, отнюдь не был, как и у Рамакришны, его личным завоеванием. Он составляет часть общей сокровищницы индуизма. Простой и скромный Рамакришна никогда не приписывал себе чести основания метафизической школы. А Вивекананда, гораздо более рассудочный и сознававший значение своего учения, знал и говорил, что оно неново. Он скорее претендовал на высокую духовную генеалогию: – Я – Шанкара, {Я напоминаю европейским читателям, что Вивекананда имел в виду знаменитого Адваитиста второй половины VIII в., направившего мысль Индии к безличному и абсолютному монизну.} – говорил он. Оба они с улыбкой отнеслись бы к представлению, присущему нашему времени, будто человек может считать себя изобретателем или собственником какой-либо системы идей. Мы хорошо знаем, что все человеческие идеи вращаются в ограниченном кругу, то появляясь, то исчезая, но не переставая существовать. И как раз те, которые кажутся нам самыми новыми, зачастую оказываются самыми старыми: дело лишь в том, что мир их давно не видел. Итак, я не стану, говоря о Парамахамсе и его великом ученике, рассуждать об индуизме. Это было бы бесполезным и непосильным трудом. Тем более, что, если бы я хотел проникнуть в сущность вопроса, я не смог бы ограничиться одним индуизмом. Основное содержание его опытов и мистических концепций, а также некоторые метафизические построения, для которых они служат одновременно и фундаментом и увенчивающим сводом, отнюдь не присущи одной Индии, как она это полагает, и являются для нее общими с великими религиозными учениями Запада – эллинистическими или христианскими. Божественная Бесконечность, Абсолютное Божество, имманентное и трансцендентное, изливающееся в непрерывном потоке Natura Rerum и сосредоточивающееся в ничтожнейшей из ее частиц, – Божественное Откровение, разлитое по вселенной и начертанное в глубинах души,- великие Пути единения с бесконечной Силой и в частности путь полного Отрицания, "обожествление" боговдохновенного, отождествляемого с Единым, – все это выражено Плотином Александрийским и первыми творцами христианской мистики с мощностью, стройностью и красотой, которые ни в чем- не уступают монументальным построениям Индии; наоборот, индийским мистикам было бы весьма полезно их изучить. Понятно, что я не могу в пределах настоящей работы изложить, хотя бы в самом общем виде, историческую эволюцию понятия Божественной Бесконечности и великой науки единения с Абсолютным. Для этого надо было бы написать историю мира. Ибо подобные идеи слились в единую плоть с человечеством. Они принадлежат вчерашнему, сегодняшнему, завтрашнему дню. Их содержание всеобъемлюще и вечно. И хотя вопрос об их ценности (проблематичной, как ценность всех без исключения идею остается открытым, хотя этот вопрос теснейшим образом связан с великой научной проблемой "Самосозерцания", – я не могу обсуждать его здесь: он потребовал бы особого исследования: Я ограничусь тем, что отошлю читателя к двум, довольно обширным примечаниям в конце этого тома: одно из них – о великом мистическом "Самосозерцании" и о своеобразных ошибках в его оценке, которые совершает современная психопатология: она не признает того, что является в "ем строго-научным, и отрицает значительную важность установленных до сих пор данных для полного восприятия и понимания реальной действительности. Второе примечание посвящено эллино-христианской Мистике первых веков (Плотин, Дионисий Ареопатигг) и ее связи с индийской мистикой. {См. стр. 124-161, примеч. 1 и 2.} Я постараюсь лишь изложить здесь основные идеи ведантизма в том виде, как их выражает Вивекананда. Всякое великое учение, периодически возвращаясь на протяжении веков, окрашивается отблесками того времени, в котором оно вновь появляется, и принимает отпечаток той души, в которую оно проникло. Именно таким образом оно воздействует На людей определенной эпохи. Ибо всякая идея, оставаясь отвлеченной, не вышла бы из элементарного состояния, подобно электричеству, рассеивающемуся в атмосфере, если бы она не воплотилась в человеческой личности, являющейся для нее конденсатором. Необходимо, чтоб она предстала во плоти, как боги. Et caro facta est. .. Именно эта смертная плоть бессмертной идеи сообщает ей образ, того или иного дня, того или другого века, и помогает ей вступить в общение с нами. Я хотел бы попытаться показать, насколько лик учения Вивекананды сходен с нашим люком, с нашими нуждами, муками, стремлениями, сомнениями, что блуждают, как слепые кроты, инстинктом прокладывая дорогу к свету. Понятно, что я хотел бы внушить людям Запада, сходным со мною (а они не (малочисленны – те, кто не оставляет меня со времени появления "Детства Жана Кристофа"), мою симпатию к старшему брату, сыну Ганга, сумевшему достичь вершин доступного совершенному человеку равновесия сил своей мысли, одним на первых примирявшему две державы, что борются в нас – разум и веру.
Если есть чувство, являющееся для меня основным (а мое "я" является здесь лишь представителем тысяч европейцев), то это чувство Свободы. Без нее ничто не имеет цены… "Das Wesen des Geistes ist die Freiheit". {"Сущность духа - свобода" (Гегель).} Лучше всего чувствуют ее несравненную ценность те, кто более всего страдал от цепей, либо в силу особо подавляющих обстоятельств, либо в силу особенностей своей личности, истекающей кровью от уз. Мне еще не было семи лет, когда вселенная внезапно предстала моим глазам в виде огромной мышеловки, где я был пойман. И все мои усилия с тех пор были направлены к тому, чтобы ускользнуть сквозь прутья, до того дня в юности, когда под медленным и постоянным напором один из прутьев вдруг выпал и я родился для свободы. {Я рассказал об этом опыте в главе неизданных интимных воспоминаний: "Внутреннее Путешествие", сообщенной мною пока лишь моим индийским друзьям.} Эти душевные переживания, оставившие след во всей моей жизни, сделались особенно близкими мне, когда я ее узнал впоследствии, душу Индии, которая в течение тысячелетий чувствует себя опутанной гигантскою сетью и в течение тысячелетий ищет и находит способы уйти сквозь ее петли. Это постоянное ускользание из всегда расставленной ловушки сообщило всем гениям Индии – воплощенным богам, мудрецам, философам или поэтам – вечно новую я жгучую, неутомимую страсть к свободе (ибо она всегда находится в опасности), и нет более поразительных ее примеров, чем тот, что мы видим в лице Вивекананды. Он, дикая птица, мощными взмахами крыльев пролетает, подобно нашему Паскалю, по всему небу мысли, от одного до другого полюса: из пучины рабства к бездне свободы. Порой у него вырывается трагический крик, когда перед ним развертывают цепь перевоплощений. "Но воспоминания одной жизни – это тысячи лет заключения! А хочется воскресить воспоминание тысяч жизней! Довлеет дневи злоба его…" {1899 г., во время второго путешествия на Запад.} Порою он превозносит величие бытия: "Не забывайте никогда, как велик человек по своей природе! Я есмь величайшее божество, что когда-либо было или будет. Христос, Будда и другие – лишь волны в безбрежном океане бытия, а я – океан". {1896 г. В "Беседах в Парке Тысячи Островов", в Америке.} Тут нет никакого противоречия, ибо для него существуют два состояния в человеке. "В свободе покоится вселенная". {1896 г. Лекции в Лондоне о Майе.} И, однако, каждым своим движением каждое существо глубже врезывает в свое тело узы рабства. Оба чувства сливают в один аккорд свои диссонирующие ноты. И этот гармонический диссонанс, напоминающий о Гераклите, противостоит невозмутимому величественному унисону Будды. Буддизм говорит людям: "Поймите, что все земное – иллюзия". А адваитический ведактизм: "Поймите, что в иллюзии – реальное". {Беседы Вивекананды в Лондоне (1900) с Ниведитой.} Ничто в мире не отрицается; Майя, иллюзия, имеет свою реальность. Мы опутаны сетью явлений. Было бы, может быть, более высокомерной и более радикальной мудростью разрешить все полным отрицанием, как Будда, сказать: "Их вовсе нет". Но будет более человечно, и больше познаешь сверкающих острых радостей, трагических переживаний, которые во что бы то ни стало хочешь изведать, если скажешь себе: "Они есть. Они - обман.. ." – и оторвешь взгляд от этого зеркала для ловля жаворонков, открыв, что его блеск – игра солнца. Игра солнца – Брахмана – это Майя-охотница и ее сеть – Природа. {В первой лекции о Майе и Иллюзии Вивекананда, восходя к первоначальному смыслу индийского слова, обозначающему волшебную иллюзию, дымку, прикрывающую действительность, вспоминает в одной из последних Упанишад (Cvetaиvatara Upanishad) такие слова: "Знай, что природа Майя, и властитель этой Майи сам Господь" (ср. слова Виктора Гюго): Мы ползаем, птицы, пойманные в сети у очага, Свободные и пленные… (Размышления: "Слезы в ночи").} Прежде чем итти дальше, необходимо рассеять недоумение, которое искажает в представлении западного читателя, даже самого образованного, идею Майи в том виде, как она понимается сейчас великим интеллектуальным ведантизмом, и одновременно воздвигает между ним и нами несуществующую реальна преграду. Мы ошибочно понимаем ее в смысле полной Иллюзии, чистой галлюцинации, бесполезного дыма без огня; вследствие этого мы недооцениваем человека Востока, считая, что, неспособный, как и мы, объять всю реальность жизни, он видит в ней лишь ткань грезы и в полудремоте, неподвижно простертый, с глазами, блуждающими в бездонной синеве, предоставляет грезам жизни носиться в пространстве, как плавают в весеннем воздухе летучие паутинки. Я же думаю остаться верным истинной мысли великого Ведантинзма наших дней в том виде, как он воплотился в Вивекананде, и, наоборот, показать, что его представление о природе, не слишком отличается от представлений современной науки. {Вивекананда посвятил специально изучению Майи четыре лекции, прочитанные в Лондоне в 1896 г.: 1) "Майя и Иллюзия", 2) "Майя и эволюция понятия о боге", 3) "Майя и свобода", 4) "Абсолютное и Проявление" (то есть мир явлений). Он часто возвращался к этому в своих беседах и в других своих философских и религиозных трактатах.} Истинно ведантический дух не отправляется от какой-либо системы предвзятых идей. Он абсолютно свободен и с не имею" щей себе подобия среди других религий смелостью относится к данным наблюдения и гипотезам, предложенным для того, чтобы их привести в систему. Не зная особого сословия жрецов, которое бы его связывало, он предоставляет каждому полную свободу искать, где он хочет, духовного объяснения явлений вселенной. Как напоминает Вивекананда, было даже время, когда можно было встретить рядом верующих, атеистов и крайних материалистов проповедующими свое учение в одних и тех же Арамах; в дальнейшем я покажу, какое почтение Вивеканавда публично выражает к крайним материалистам Западной науки. "Свобода,- говорит он, – единственное условие духовного прогресса". Европа, которая сумела ее осуществить (или потребовать) с гораздо большей энергией, чем Индия, в области политической, {В настоящее время она, однако, с той же энергией стремится ее раздавить. И буржуазные демократии, еще сохраняющие ярлык "парламентаризма", недалеко отстали в этом от фашистской диктатуры.} в бесконечно меньшей мере сумела достичь (и даже осознать) ее в области духовной. Взаимное непонимание и нетерпимость наших так называемых свободомыслящих и ваших различных религиозных исповеданий перестали даже вызывать у нас удивление: нормальное состояние ума среднего европейца сводится к словам: "Истина – это я". Великий Ведантизм ближе к тому, чтоб объявить своими слова Уитмена: "Все есть истина". {В сборнике "Листья Травы", под заглавием "От Полдня к звездной ночи".} Он не отвергает ни одной из Предлагаемых попыток объяснения; из всего он стремится извлечь зерно прочной реальности: отсюда его отношение к западным наукам, которые для него являются чистейшими проявлениями истинного религиозного духа, то есть проникновения м искреннего стремления уловить сущность Истины. Понятие Майи проистекает из этого состояния ума. Оно не является, как говорит Вивекананда, теорией для объяснения мира. {Критикуя ее, было бы правильнее сказать, что она есть факт наблюдения, недостаточно объясненный, если не вовсе не объясненный, как оказывается вынужденным признать большинство ведантистских философов (ср. новейшее изложение Ведантизма д-ром Магендранатом Сиркером, профессором философии в Санскритском Колледже в Калькутте: Comparative Studies in Vedunihm - Оксфорд, Калькутта, Бомбей и Мадрас, 1928).} Оно есть лишь ясное и простое изложение фактов, которые наблюдает любой из нас. Она – то, что представляем собою мы, что мы видим и испытываем. Мы находимся в мире, в который мы можем проникнуть лишь при посредстве нашего несовершенного разума и наших чувств, ценность которых столь сомнительна. Этот мир существует лишь в связи с ними. Изменись они, я он бы изменился. Существование, которое мы ему приписывали, не обладает, таким образом, твердой, неизменной, абсолютной реальностью. Оно возникает из не поддающейся определению смеси действительного и кажущегося, достоверности и иллюзии. Нет одного без другого. Это противоречие, – оно отнюдь не является чем-то отвлеченным, ибо выступает в каждые мгновение нашей чувственной и деятельной жизни, – подмечалось во все времена всеми проницательными умами вселенной. В этом – основное свойство нашего познания: беспрестанно-призываемое к решению задач бездонной глубины, ключ к которым необходим ему не менее, чем любовь или хлеб, оно не может по самой своей природе вырваться из атмосферы, необходимой ему для дыхания. И постоянное противоречие между вашими стремлениями и стеной, от которой они отбрасываются между двумя порядками, не имеющими общего мерила, между неумолимым, реальным фактом смерти и не менее реальным, непосредственным и неоспоримым чувством жизни, между абсолютным императивом некоторых умственных и нравственных законов и вечным течением всех представлений ума и сердца – непрестанных изменений добра и зла, истины и заблуждения, по ту или по другую сторону данной черты пространства или времени, {"Добро и зло – не суть два раздельных бытия. Добро сегодняшнего дня может быть злом завтрашнего. Огонь может поочередно, а иногда н одновременно, питать и жечь. Нельзя прекратить зло, не прекратив добра. Нельзя остановить смерть, не остановив жизни… Каждое из этих двух противоположных звеньев есть лишь различное проявление той же реальности… Веданта говорит нам, что настанет момент, когда, бросив взгляд. Назад, мы начнем смеяться над идеалами, за которые отчаянно цеплялись, боясь утратить свою личность" (Лекция о Майе и Иллюзии). } - весь этот узел змей, в котором с первого дня оказался стиснут Лаокоон человеческой мысли и который она с первого дня бытия не перестает распутывать с одного конца, чтоб почувствовать, как он еще теснее сжимается с другого, – все это реальный мир, а реальный мир – это Майя. Каким же словом можно определить этот термин? Только одним, именно тем, которое введено в моду новейшей наукой; словом Относительность. При жизни Вивекананды оно едва. поднималось над горизонтам; свет его был еще не так ярок, чтоб озарить все ночное небо научной мысли, и Вивекананда употребляет его лишь мимоходом. {В четвертой лекции о Майе. } Но ясно, что таков точный смысл его концепции, и цитата, которую я привел в примечании, не оставляет никакого сомнения на этот счет. Разница только в выражении. Ведантический адвантизм (то есть безличный и абсолютный монизм), величайшим современным представителем которого Вивекананда является, учит, что термин Майя не может быть определен. Это кик бы промежуточное состояние между равно абсолютным Бытием и Небытием. Поэтому она -- Относительное, Она не есть Бытие, ибо, говорит индусский ведантизм, она – Относительное. Она не есть Бытие, ибо, говорит индусский ведантизм, она – игра Абсолютного. Она не есть Небытие; ибо эта Игра существует: этого отрицать мы не можем. И для того рода людей, обычных у нас на Западе, которые удовлетворяются игрой, лишь бы они выигрывали, она является достаточной суммой всего существующего: великое Колесо, вращаясь, ограничивает их горизонт. Но для сильных сердец единственное существование, достойное этого имени, есть лишь Абсолютное. Им нужно постигнуть его и уйти от Колеса. И на протяжения веков звучит вопль человечества, которое видит, как убегает сквозь пальцы песок его дней и все, что им воздвигнуто: любовь, надежды, труды и самая его жизнь. "…Машина мира – страшный механизм; стоит нам всунуть в нее руку, нас сейчас же втягивает, к мы погибаем. Нас всех увлекает эта всемогущая и сложная машина вселенной". {Карма-иога, гл. VIII.} Как же и где найти путь к свободе?
Для Вивекананды, как и для всякого человека, обладающего чувством героизма, не может быть и речи о том, чтобы заранее бросить оружие, поднять руки, покориться в отчаянии; или, что хуже, "как иные агностики, закрыть руками глаза и, повторяя: "Что могу я знать?" – хватать мимоходом все мелкие наслаждения, которые касаются нашей кожи, – личинки, плывущие по течению реки!.. Крик души, Великий Голод, кто утолит его? Не этими же кусочками мяса можно наполнить зияющую пучину. Все розы Эпикура не помешают ему взвиться "а дыбы, подобно коням Орканья на Campo Santo, когда они почуют смердящий труп. Ему необходимо выйти из сада мертвых, из круга могил, покинуть поле смерти. Освободиться или умереть! И, если нужно, лучше умереть, чтобы освободиться!" {Здесь ярко проявляется ошибка психопатологии, приписывающей чистому самосозерцанию характер "бегства" и не видящей в нем элементов "сражения". Великий мистик, вроде Рюисбрука, Экхарта, Жана Делакруа или Вивекананды, не бежит. Он бесстрашно смотрит в лицо Реальному. И вступает в битву. "Лучше умереть на поле битвы, чем жить, потерпев поражение!" } Этот мощный голос древней Индии, звучащий вновь из уст Вивекананды, и есть, по его мнению, девиз, лозунг, начертанный на знамени всех религий, исходный пункт их многовекового шествия. Но это также лозунг я отправной пункт всех великих умов науки: "Я проложу себе дорогу к истине, я отдам жизнь, чтобы ее завоевать". {Вивекананда приписывает его Будде. Идея борьбы за свободу ясно заметна в чистой христианской мысли. Дионисий Ареопагит делает даже из Христа вождя сражающихся и "первого борца". "Именно Иисус Христос, как бог, установил эти сражения… Больше того: Иисус Христос выходит на арену с этими борцами, сражаясь за их свободу… Посвященный поэтому радостно спешит к битвам, ибо они божественны… Он пойдет по божественным следам Того, кто соизволил быть первым борцом.. ." ("Об Экклезиастической Иерархии", гл. 11, ч. 3: "Созерцание", 6). } Для обеих, для науки и для религия, первоначальный импульс один и тот же. Едина и их вожделенная цель: Свобода. Ибо ученый, верящий в законы природы и стремящийся их открыть, не для того ли хочет этого, чтоб стать их господином и подчинить их духу, освободившемуся через их познание? А религии всех времен – чего они искали? Та же высшая свобода, в которой отказано каждому существу в отдельности, проектируется ими в Бога, в существо более высокое, более обширное, более могущественное, которое ничем не связано (какова бы ни была его форма или бесформенность, созданные воображением), – и они завоевывают освобождение через посредство Завоевателя Бога, богов, Абсолюта или идола; это уполномоченные, которых человечество поставило, чтобы осуществлять вместо него его гигантские стремления. Оно не может удовлетворить их в жизни, но гае может и привыкнуть обходиться без них: ибо они – хлеб жизни, оправдание самого существования. "…Итак, все идут к свободе. Мы все устремляемся к свободе". {Лекция о Майе и Свободе. } И Вивекананда напоминает таинственный ответ Упанишад на поставленный ими вопрос: "Вопрос: Каков наш мир? Откуда он возник? Куда он идет? - И ответ: В Свободе он рождается. В Свободе он пребывает. В Свободе он исчезает (или: растворяется)". "Вы не можете отрешиться от этой идеи свободы, – продолжает Вивекананда: – без нее ваше существо погибло бы". Здесь не идет уже речь о науке или религии, о неразумном или разумном, о добре или зле, о любви или ненависти: "все существа без исключения слышат голос, призывающий их к свободе". И все следуют за ним, как дети за играющим на флейте Rattenfдnger "ом. "Даже бешеная борьба в мире происходит оттого, что все стараются перегнать друг друга, чтобы быть поближе к волшебнику и достигнуть обетованной целя. Но эти миллионы существ бросаются, как слепые, не понимая истинного значения голоса. Лишь тот, кто узнает его, поймет сразу не только смысл, но и гармонию поля битвы, где планеты, тяготеющие " солнцу, сестры народов, где все, кто живет, святые и грешники, добрые и злые (их так называют, смотря по тому, идут ли они спотыкаясь или шествуют прямо, но все они идут к одной цели), – все спешат, борясь или объединяясь, к единому объекту – Свободе. {И этот объект, как покажет потом Адваита, есть сам субъект. Он – природа и основная сущность каждого. Он есть Я. } Дело идет, значит, не о том, чтобы открыть к ней неизведанный путь, а о том, чтоб объяснить потерявшим голову людям, что тысячью путей, более или менее верных, более или менее прямых, они идут к ней все, – и помочь им выбраться из рвов, где они топчутся, из чащи, где они раздирают себе тело, показав им среди этой тысячи дорог самые прямые, viae Romanae, царские пути, великие Иоги: "Труд (Карма-иога), Любовь (Бхакти-иога), Познание (Джнана-иога).

II

ВЕЛИКИЕ ПУТИ
ЧЕТЫРЕ ИОГИ
Слово иоги {Вивекананда производит это слово от того же санскритского корня, как английское слово yoke – "иго", понимаемое в смысле "соединять". Это – союз с Богом и способы его достигнуть (ср. т. V Полного Собрания Сочинений Вивекананды, стр. 219: "Заметки к лекциям и рассуждениям").} скомпрометировано на Западе всевозможными шарлатанами и мошенниками, которые употребляли его недостойным образом. Так как эти духовные методы, основанные на гениальной, испытанной веками психо-физиологии, обеспечивают тому, кто их усвоил, нравственное господство, которое неизбежно дает ему в руки (без примеси чего-либо таинственного) могущественные способы воздействия (здоровая и сильная душа то же, что рычаг Архимеда: дайте ей точку опоры, и он" перевернет мир), то на эти способы, реальные или воображаемые, набросился корыстный прагматизм тысяч дураков, {Здесь я сначала написал (прощу за это прощения у моих американских друзей, среда которых пребывают наиболее свободные умы и наиболее чистые характеры): "Среди этих дураков американские англо-саксы стоят на первом месте". Но сегодня я в этом уже не уверен! В этом, как и во многом другом, Америка попросту опередила Старый Свет. Но он уже. готов ее нагнать! Когда дело идет об экстравагантностях, старики не остаются сзади.} грубый спиритуализм которых мало отличается от коммерческой операции: вера становится разменной монетой для приобретения благ мира сего: денег, власти, здоровья, красоты, мужественности… (См. рекламы сомнительных врачей и подозрительных факиров в газетах.) Нет ни одного искренно верующего индуса, который не питал бы отвращения к этой низкой эксплоатации; никто не выражал этого отвращения с такой силой, как Вивекананда. По мнению всякого бескорыстного верующего, только низкая душа способна повернуть к еще худшему порабощению указанный ей путь, ведущий к освобождению, презреть с первого же шага Призыв вечной Души и пойти по стезе плотских желаний и соблазнов гордости или могущества, рассеянных на ее пути. Настоящие иоги высокого ведантизма, в том виде, как их изложил в своих трудах Вивекананда, {Я знаю, что определение, даваемое величайшим из ныне живых знатоков иоги, Ауробиндо Гозом, несколько отличается от определения Вивекананды. Хотя Ауробиндо и упоминает о последнем" ссылаясь на его авторитет в первой опубликованной им статье о "Синтезе иог" (журнал Arya , Пондишери, 15 августа 1914), он не придерживается одних чисто ведических или ведантических иог, всегда основанных на Познании (умом, сердцем или волей). Он присоединяет к ним тантрические иоги, выделив и очистив их засоренный источник. Здесь наблюдает, постигает и управляет дионисийский элемент в противоположность аполлоническому – Пракрити. Энергия, Душа Природы, в противоположность Пуруше - сознательной Душе. Оригинальность учения Ауробиндо Гоза в том, что оно осуществляет синтез различных сил жизни; европейскому читателю будет, может быть, интересно прочесть в последней главе настоящего тома несколько страниц, в которых дается резюме мыслей Ауробиндо ей этом, изложенных им самим.} являются дисциплиной духа, как та, которую искали наши западные философы в своих "Рассуждениях о Методе", помогающей итти прямым путем к истине. А этот прямой путь, как и на Западе, есть путь опыта и разума. {"Ни одна из иог не требует от вас, чтобы вы отказались от собственного разума и отдали его в руки жрецов или божественного посланца высшей силы. Каждая из них предписывает вам близко следовать вашему разуму, держаться его изо всех сил" (Джнана-иога: "Идеал вселенской религии") . } Но основная разница в том, что, во-первых, для восточного философа мышление не, ограничивается одним только разумом, и, во-вторых, мысль есть действие, и лишь действие придает ценность мысли. Индус, которого европейцы часто представляют себе слепо верующим, на самом деле вносит в свою веру требовательный скептицизм, подобно апостолу Фоме: он хочет осязать; отвлеченного доказательства ему мало, и он был бы в праве назвать легковерным человека Запада, который им удовлетворяется… "Если бог существует, должна существовать возможность его достигнуть… Религия - не слова и не теория. Она - осуществление. Сущность ее не в том, чтобы слушать и принимать. Она в том, чтобы быть и становиться. Она начинается там, где начинается применение способности религиозного осуществления". {Ср. Вивекананда: "Study of religion. Му Master" . Подобных текстов множество. Эта идея, распространенная в Индии, выражалась Вивеканандой во всевозможных формах, в частности, в большой речи об Индуизме на Чикагском конгрессе в сентябре 1893 года и в ряде чтений в Пенджабе в октябре 1897 года, где она является одним из лейт-мотивов: "Религия должна быть действием, чтобы быть религией". Этим объясняется широкая духовная терпимость, которая позволяет рамакришнистам признавать все различные, то есть противоположные формы религий, ибо, поскольку "религия сосредоточивается в осуществлении, а не в теоретическом утверждении", естественно, что одна и та же Истина может видоизменяться, приспособляясь к разнообразным потребностям и нуждам различных человеческих натур.} Вы, вероятно, заметили, читая предыдущие страницы, что искание истины сливается с исканием свободы. Оба понятия тождественны; для человека Запада {Я всегда исключаю отсюда великую западную христианскую мистику католичества, древнее и глубокое сродство которой с мистикой Индии я покажу в дальнейшем. Для великого христианина совершенное "прилепление" к высшей Истине дает истинную Свободу. Ибо истинная свобода "представляет некоторое состояние безразличия, неограниченности и независимости по отношению ко всем вещам, основанное на совершенном единении и прилеплении к Богу" (ср. трактат берульенца Сегено: "Conduite d"qrahon", anno 1634, исследованный Анри Бремоном в его Метафизике святых, т. I, стр. 138).} они выражают два различных мира: рассуждение и действие, разум чистый и разум практический (и мы слишком хорошо знаем, какой ров, укрепленный колючей проволокой, вырыл между ними наиболее склонный к философии народ Европы – немцы). Для индуса – один и тот же мир: знать – значит мочь и хотеть. Кто знает, тот существует. Стало быть, "истинная наука есть спасение". Раз эта истинная наука должна быть действенной, чтобы не оказаться простой игрой ума, она должна быть способна влиять на всех людей. А так как люди в основном сводятся к трем главным типам: Активному, Эмоциональному и Рассудочному, истинная наука приняла три формы: Труда, Любви и Знания (Карма, Бхакти и Джнана), {До Вивекананды и Рамакришны Кешаб Чандер Сеп, который во многих отношениях первый пролагал пути, видоизменял уже дороги души сообразно темпераменту своих учеников. Устанавливая около 1875 года свою новую Систему духовной культуры, он рекомендовал одним иогу (то есть Раджа-иогу), другим – Бхакти, третьим – Джнана. С различными наименованиями или атрибутами Бога он связывал различные формы поклонения, составляя таким образом своего рода литании, прославлявшие различные совершенства единого Добра (ср. П. Ч. Мазумдар).} а Пропилеями каждой из них является Энергетика, наука о внутренних силах, осознанных, контролируемых и обузданных, – Раджа-иога. {Из всех иог ею больше всего злоупотреблял, чудовищно ее уродуя; низменный англо-саксонский прагматизм, который искал в ней самоцели, тогда как она должна посредством научного метода сосредоточения привести к господству духа и дать возможность сделать из всего психо-физиологического организма гибкое и послушное орудие, позволяющее итти до самых дальних пределов по одному из путей Познания, то есть истины, осознанной разумом, или истинной и полной Свободы. Нужно ли напоминать, что великая христианская мистика имеет также свою Раджа-иогу, испытанную и проведенную целым рядом учителей прошлого? Ауробиндо Гоз, обновивший Раджа-иогу, так определяет ее: "Раджа-иога основана на том, подтвержденном опытом факте, что внутренние элементы личности, сочетанные в наших функциях и наших способностях, могут быть разделены, перераспределены по-новому, приспособлены для нового вида функций или преобразования для слияния в новый синтез предельным внутренним процессом" (указанное сочинение).} Если верить индусам, с которыми беседовал граф Кейзерлинг, не отказавший им в своем аристократическом одобрении, из этих трех путей путь Труда (Карма-иога) есть "самый низкий"! {И, конечно ("Вы ювелир, господин Жосс!"), самым высоким явияется путь философа (см. стр. 278, т. I французского перевода "Дневника философа" А. Гелла и О. Бурнака). Но индусский философ, Ауробиндо Гоз. ставит выше всего Бхакти-ногу (Essays on ihe Chitв, 1921-1928).} Я сомневаюсь, чтобы для просвещенного сердца Рама-кришны мог существовать "высокий" и "низкий" путь. Все, что ведет к богу, идет от бога. Я знаю, что для Вивекананды, преданного брата смиренных и бедных, путь, по которому ступают их босые ноги, священен: "…Только глупцы говорят, что труд и философия - две разные вещи, мудрый этого не скажет… Все иоги… иоги труда, мудрости и любви, все они могут служить прямыми и самостоятельными средствами для достижения свободы, спасения {Карма-иога, гл. VI.} (Мокша). Посмотрите, сколь замечательна независимость этих великих религиозных умов Индии. Как она далека от кастовой гордости наших ученых и наших верующих на Западе. Аристократ, ученый, вдохновенный Вивекананда без колебания пишет: "Человек может не изучить ни единой философской системы, он может не верить ни теперь ни в прошлом ни в какого бога, он может ни разу в жизни не молиться, но если одна лишь сила добрых Дел привела его к такому состоянию, когда он готов отдать свою жизнь и все, что он имеет, и все, чем он является, за других, - он поднялся до высших вершин, которых может достигнуть верующий человек своими молитвами и философ своими знаниями", - он дошел до Нявритти, до самоотречении… {Карма-иога, гл. VI.} Так встречаются, не ища этого заранее, по одному сродству великих душ, мудрость Индии и чистое Евангелие Галилеи. {Установим здесь еще раз точки соприкосновения этих двух религиозных учений. Вильям Джемс, изучавший "Религиозный опыт" с изумительным усердием, но, по его собственному признанию, без малейшего личного расположения ("Мой темперамент, - пишет он, – исключает для меня возможность всякого мистического опыта, и я могу говорить о нем лишь с чужих слов" - стр. 324 французского перевода), имеет тенденцию приписывать мистицизму Запада характер "спорадического исключения", противопоставляя его "методически-культивируемому мистицизму" Востока (стр. 338-339) г вследствие этого он считает первый из них чуждым повседневной жизни большинства мужчин и женщин нашего Запада. В действительности Джемс, как большинство протестантов, плохо знает методически, каждый день проявляющийся мистицизм западных католиков. Единение с Богом, которого индусы ищут посредством иог, является естественным состоянием у истинного христианина, сознающего сущность своей веры. Может быть, она. даже еще более врождена и самопроизвольна, ибо, согласно христианской вере, "центр души" есть Бог, ибо сын Божий есть самая мысль христианина, в достаточно лишь вознести эту мысль к Богу в молитве, чтобы "прилепиться" к Христу и войти в общение с Богом. По моему мнению, разница здесь скорее в том, что Бог играет в западном мистицизме роль более активную, чем в Индии, где человеческая душа одна должна совершать усилие. "Милостию всеобщей и обычной", мистический путь, как говорит Бремон, открыт для всех; и главной задачей христианского мистика на протяжении веков было – сделать доступным для всех состояние единения с Богом. Если рассматривать его с этой точки зрения, наш французский XVII век был удивительно демократичным. (Отсылаю читателя к "Метафизике Святых" А. Бремона и в особенности к двум его интересным характеристикам – францисканского "панмистика" Поля де Ланьи и "Виноградаря из Монморанси" Жана Омона, галльский здравый смысл которого негодовал против тех, кто говорил, что мистицизм – "не для всех"… Кому же в нем отказал Господь, кроме разве лентяев, которым лень нагнуться, чтобы напиться?.. Великий Салезианец, Жан Пьер Камю, совершая некий фокус, обращает мощный мистический напиток Дионисия Ареопагита в безопасное столовое вино, по правде сказать, немного разбавленное, ad vutm всех добрых людей.) Эта демократизация мистицизма – поразительный факт в наш классический век. Уже не в первый раз можно наблюдать, что великие преобразования души человечества начинаются всегда из глубин. Религия и метафизика опережают литературную и политическую мысль на целый век или даже на несколько веков. Но последняя, имея понятия об этих глубинах, полагает, что впервые изобрела или открыла то, что уже давно начертано в глубинах духа.}

1. Карма-иога

Из четырех Евангелий Вивекананды – его четырех иог - ни одно не звучит столь сильно и столь взволнованно, как Евангелие Труда: Карма-иога. Я даю из него несколько выдержек, связывая их с приведенными выше мрачными словами о слепом Колесе Вселенной, которое нас уносит и давит. "…Машина мира - страшный механизм; стоит нам всунуть туда руку, как она нас сейчас же захватывает, и мы погибаем. Мы все в плену у этой могучей и сложной машины вселенной. Есть только два способа спастись от нее. Первый - это отрешиться от всякой мысли о машине, предоставить ей итти своим ходом и держаться в стороне… Это легко сказать, но почти невозможно сделать. Я не знаю и одного человека из двадцати миллионов, который был бы способен на это… Вполне очевидно, что если бы мы отрешились от нашей привязанности к этой маленькой вселенной чувствами или разумом, мы тотчас же стали бы свободны. Как только мы оказываемся по ту сторону ограничений Закона, по ту сторону Причинности, цепи рабства спадают. Но кто может достигнуть этого полного отречения? Сколь немногие. "Есть второй выход, не отрицательный, а положительный… Он состоит в том, чтобы погрузиться в мир и открыть в нем тайну труда. Не стремиться уйти от колес машины, а оставаться в ней и учиться управлять ими, учиться труду. Это путь Карма-иоги; он исходит изнутри и ведет наружу… "Все создания в этом мире Должны трудиться… Поток устремляется к подножию горы, он низвергается в расщелину, образует там водоворот и после борьбы выходит оттуда свободной рекою, идущей своим путем, не зная преград. Каждая человеческая жизнь подобна такому потоку. Она входит в водоворот, она вовлечена в этот мир Пространства, Времени и Причин, она вращается один миг в вихре, крича: "Мой отец! Мой брат! Мое имя! Моя слава!..", и, наконец, выходит и вновь обретает свою свободу. Такова вся вселенная. Сознаем мы это или нет, но мы все трудимся, чтобы выйти из водоворота. И весь опыт человека направлен к тому, чтобы сделать его способным на это… "Вся вселенная трудится. Ради чего? Ради свободы. От атома до сложнейшего из существ, - все работают ради одной и той же цели: ради свободы тела, ради свободы духа. Все сущее стремился к освобождению от рабства. Солнце, луна, земля, планеты, - все бежит. Силы природы устремляются от центра или к центру… Карма-иога открывает нам смысл, тайну, метод труда, его организующую мощь. Труд неизбежен, но мы должны трудиться ради высшей цели.. ." Какова же эта высшая цель? Есть ли это долг моральный или социальный? Или это страсть к труду, сжигающая ненасытного Фауста, который, с потухшими глазами, у края могилы, все еще хочет двигать и переиначивать по-своему (хотя бы для общего блага) вселенную? {И он сам, Фауст, прибегает в эти последние секунды жизни к вечно преследуемому призраку – Свободе… " – Лишь тот заслужил свободу, кто умеет ежедневно ее завоевывать… "} Нет, Вивекананда ответил бы ему почти словами Мефистофеля, который смотрит, как падает Фауст: "Он упорствует в своем пристрастии к изменчивым формам. Последняя минута, жалкая, пустая, – несчастный хочет ее удержать!.. {Перечитывая эту сцену Гете, мы невольно поражаемся, находя в ней мысль и выражения, столь близкие к индусской Майе. Мефистофель (смотря на труп Фауста): "- Отошел! Глупое слово!.. Это то же самое, как если бы оно никогда не существовало; а между тем оно движется и суетится, словно оно существовало… Что до меня, я предпочел бы на его месте вечное небытие".} "Карма-иога гласит: Трудитесь непрерывно, но откажитесь от всякой привязанности к труду. Пусть дух ваш остается свободным… {Такова же классическая доктрина Гиты: "Невежды, - говорит Кришна Арджуне, – действуют из привязанности к действию; пусть действует и мудрый, но вне всякой привязанности и лишь для блага мира… Относя всякое действие ко мне, сосредоточив ум на себе самом, свободный от надежд и корыстных целей, сражайся, не волнуясь сомнениями!.. " (французский перевод Э. Сенара). Ср. христианскую мистику: "Действуя… не для какой-либо выгоды или временной пользы, ни для ада, ни для рая, ни для Милости, ни ради того, чтобы возлюбил тебя бог… но в чистоте и простоте, ради славы божией" (Conduite d"oraison Клавдия Сегено, 1634 г.). Но, идя еще дальше, Вивекананда подчеркивает, что это отречение не должно быть обусловлено верой в какого-либо бога. Вера лишь облегчает его. Но в первую очередь он призывает тех, "кто не верит ни в бога ни в какую-либо помощь извне. Они предоставлены своим собственным силам: они могут пользоваться лишь своей собственной волей, силами своего духа, способностью различать; они говорят: я не должен иметь привязанности". } Не протягивайте к нему этих щупальцев эгоизма: Я… Мой.. ." ...

Роллан Ромен

Перевод Т. Н. Кладо

Ромэн Pоллан. Собрание сочинений. Том XX.

Л., Государственное издательство "Художественная литература", 1936

Опыт исследования мистики и духовной жизни современной Индии. Вселенское Евангелие Вивекананды. Махатма Ганди

"Я- нить, пронизывающая все эти мысли, каждая из которых - жемчужина", - сказал Властитель Кришна.

(Вивекананда: "Майя и эволюция идеи Бога")

Часть первая

I. Майя и путь к свободе

II. Великие пути. Четыре ноги

1. Карма-иога

2. Бжакти-иога

3. Раджа-иога

4. Джнана-иога

III. Всемирная наука – религия

IV. Град человека

V. Cave canem

Заключение

Часть вторая

I. Матх и миссия Рамакришны

II. Пробуждение Индии после Вивекананды. Рабиидранат Тагор и Ауробиндо Гоз

Приложение к Вселенскому Евангелию Вивекананды

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

МАЙЯ И ПУТЬ К СВОБОДЕ

Я не имею в виду обсуждать здесь всю совокупность идей великих индусов, жизнь которых я только что рассказал. Материал, из которого возникли идеи Вивекананды, отнюдь не был, как и у Рамакришны, его личным завоеванием. Он составляет часть общей сокровищницы индуизма. Простой и скромный Рамакришна никогда не приписывал себе чести основания метафизической школы. А Вивекананда, гораздо более рассудочный и сознававший значение своего учения, знал и говорил, что оно неново. Он скорее претендовал на высокую духовную генеалогию:

– Я – Шанкара, {Я напоминаю европейским читателям, что Вивекананда имел в виду знаменитого Адваитиста второй половины VIII в., направившего мысль Индии к безличному и абсолютному монизну.} – говорил он.

Оба они с улыбкой отнеслись бы к представлению, присущему нашему времени, будто человек может считать себя изобретателем или собственником какой-либо системы идей. Мы хорошо знаем, что все человеческие идеи вращаются в ограниченном кругу, то появляясь, то исчезая, но не переставая существовать. И как раз те, которые кажутся нам самыми новыми, зачастую оказываются самыми старыми: дело лишь в том, что мир их давно не видел.

Итак, я не стану, говоря о Парамахамсе и его великом ученике, рассуждать об индуизме. Это было бы бесполезным и непосильным трудом. Тем более, что, если бы я хотел проникнуть в сущность вопроса, я не смог бы ограничиться одним индуизмом. Основное содержание его опытов и мистических концепций, а также некоторые метафизические построения, для которых они служат одновременно и фундаментом и увенчивающим сводом, отнюдь не присущи одной Индии, как она это полагает, и являются для нее общими с великими религиозными учениями Запада – эллинистическими или христианскими. Божественная Бесконечность, Абсолютное Божество, имманентное и трансцендентное, изливающееся в непрерывном потоке Natura Rerum и сосредоточивающееся в ничтожнейшей из ее частиц, – Божественное Откровение, разлитое по вселенной и начертанное в глубинах души,- великие Пути единения с бесконечной Силой и в частности путь полного Отрицания, "обожествление" боговдохновенного, отождествляемого с Единым, – все это выражено Плотином Александрийским и первыми творцами христианской мистики с мощностью, стройностью и красотой, которые ни в чем- не уступают монументальным построениям Индии; наоборот, индийским мистикам было бы весьма полезно их изучить.

Понятно, что я не могу в пределах настоящей работы изложить, хотя бы в самом общем виде, историческую эволюцию понятия Божественной Бесконечности и великой науки единения с Абсолютным. Для этого надо было бы написать историю мира. Ибо подобные идеи слились в единую плоть с человечеством. Они принадлежат вчерашнему, сегодняшнему, завтрашнему дню. Их содержание всеобъемлюще и вечно.

И хотя вопрос об их ценности (проблематичной, как ценность всех без исключения идею остается открытым, хотя этот вопрос теснейшим образом связан с великой научной проблемой "Самосозерцания", – я не могу обсуждать его здесь: он потребовал бы особого исследования: Я ограничусь тем, что отошлю читателя к двум, довольно обширным примечаниям в конце этого тома: одно из них – о великом мистическом "Самосозерцании" и о своеобразных ошибках в его оценке, которые совершает современная психопатология: она не признает того, что является в "ем строго-научным, и отрицает значительную важность установленных до сих пор данных для полного восприятия и понимания реальной действительности. Второе примечание посвящено эллино-христианской Мистике первых веков (Плотин, Дионисий Ареопатигг) и ее связи с индийской мистикой. {См. стр. 124-161, примеч. 1 и 2.} Я постараюсь лишь изложить здесь основные идеи ведантизма в том виде, как их выражает Вивекананда.

Всякое великое учение, периодически возвращаясь на протяжении веков, окрашивается отблесками того времени, в котором оно вновь появляется, и принимает отпечаток той души, в которую оно проникло. Именно таким образом оно воздействует На людей определенной эпохи. Ибо всякая идея, оставаясь отвлеченной, не вышла бы из элементарного состояния, подобно электричеству, рассеивающемуся в атмосфере, если бы она не воплотилась в человеческой личности, являющейся для нее конденсатором. Необходимо, чтоб она предстала во плоти, как боги. Et caro facta est. ..

Именно эта смертная плоть бессмертной идеи сообщает ей образ, того или иного дня, того или другого века, и помогает ей вступить в общение с нами. Я хотел бы попытаться показать, насколько лик учения Вивекананды сходен с нашим люком, с нашими нуждами, муками, стремлениями, сомнениями, что блуждают, как слепые кроты, инстинктом прокладывая дорогу к свету. Понятно, что я хотел бы внушить людям Запада, сходным со мною (а они не (малочисленны – те, кто не оставляет меня со времени появления "Детства Жана Кристофа"), мою симпатию к старшему брату, сыну Ганга, сумевшему достичь вершин доступного совершенному человеку равновесия сил своей мысли, одним на первых примирявшему две державы, что борются в нас – разум и веру.

Если есть чувство, являющееся для меня основным (а мое "я" является здесь лишь представителем тысяч европейцев), то это чувство Свободы. Без нее ничто не имеет цены… "Das Wesen des Geistes ist die Freiheit". { "Сущность духа - свобода" (Гегель).}

Лучше всего чувствуют ее несравненную ценность те, кто более всего страдал от цепей, либо в силу особо подавляющих обстоятельств, либо в силу особенностей своей личности, истекающей кровью от уз. Мне еще не было семи лет, когда вселенная внезапно предстала моим глазам в виде огромной мышеловки, где я был пойман. И все мои усилия с тех пор были направлены к тому, чтобы ускользнуть сквозь прутья, до того дня в юности, когда под медленным и постоянным напором один из прутьев вдруг выпал и я родился для свободы. {Я рассказал об этом опыте в главе неизданных интимных воспоминаний: "Внутреннее Путешествие", сообщенной мною пока лишь моим индийским друзьям.}

Эти душевные переживания, оставившие след во всей моей жизни, сделались особенно близкими мне, когда я ее узнал впоследствии, душу Индии, которая в течение тысячелетий чувствует себя опутанной гигантскою сетью и в течение тысячелетий ищет и находит способы уйти сквозь ее петли. Это постоянное ускользание из всегда расставленной ловушки сообщило всем гениям Индии – воплощенным богам, мудрецам, философам или поэтам – вечно новую я жгучую, неутомимую страсть к свободе (ибо она всегда находится в опасности), и нет более поразительных ее примеров, чем тот, что мы видим в лице Вивекананды.

Он, дикая птица, мощными взмахами крыльев пролетает, подобно нашему Паскалю, по всему небу мысли, от одного до другого полюса: из пучины рабства к бездне свободы. Порой у него вырывается трагический крик, когда перед ним развертывают цепь перевоплощений.

"Но воспоминания одной жизни – это тысячи лет заключения! А хочется воскресить воспоминание тысяч жизней! Довлеет дневи злоба его…" {1899 г., во время второго путешествия на Запад.}

Порою он превозносит величие бытия:

"Не забывайте никогда, как велик человек по своей природе! Я есмь величайшее божество, что когда-либо было или будет. Христос, Будда и другие – лишь волны в безбрежном океане бытия, а я – океан". {1896 г. В "Беседах в Парке Тысячи Островов", в Америке.}

Тут нет никакого противоречия, ибо для него существуют два состояния в человеке. "В свободе покоится вселенная". {1896 г. Лекции в Лондоне о Майе.} И, однако, каждым своим движением каждое существо глубже врезывает в свое тело узы рабства. Оба чувства сливают в один аккорд свои диссонирующие ноты. И этот гармонический диссонанс, напоминающий о Гераклите, противостоит невозмутимому величественному унисону Будды. Буддизм говорит людям:

Быстрая навигация назад: Ctrl+←, вперед Ctrl+→

Нужно отметить, что во время такой концентрации духа индуистский учитель особенно рекомендует подавлять в себе всякое возбуждение: он считает, что прибегать к нему опасно и что оно никогда не дает длительного результата; падающая сила совращается и уклоняется с пути в эротических вспышках. Вивекананда всегда, со строгой заботливостью, старается предупредить опасность спустить с цепи неосторожными упражнениями демонов чувственности; он запрещает некоторые киртаны (танцы и песни), пробуждающие жизненную силу ценой вспышки нездоровой чувственности.

И вот открыты шлюзы большого течения, накопляющегося в каждом человеке, но мало людей знают, как управлять затвором. Поток силы начинает подниматься…

Первый центр у основания спинного хребта – у крестца – является главным. Он – основа производительной субстанции и чувственных сил: йогины символизируют его в виде треугольника, в котором заключен свернутый змей. Следует претворить чувственные силы в мозговые силы, или «оджа». Всякая хорошая мысль, всякая молитва способствует этому.

Только у человеческих существ может свершиться скопление «оджа». Тот, у кого вся животная сила превратится в «оджа», будет богом. Ни один мужчина, ни одна женщина не могут быть действительно духовными, прежде чем сексуальная сила, являющаяся наивысшим могуществом, коим обладает человек, будет претворена в «оджа», ибо ни одна сила не может быть создана, она может быть только превращена и направлена. Так, чистота есть основа каждой глубокой морали, как и каждой настоящей религии. Раджа-йога считает условием sine qua поп абсолютное целомудрие в действии, слове и мысли. Этот закон применяется ко всем, к людям женатым и холостым, и еще с большим основанием к людям духовным. Если растрачиваешь самые могущественные силы своего существа, нельзя стать духовным. Это почти текстуально (я уже это говорил) слова Бетховена, отвергавшего предложения той, кем он хотел обладать.

«Если бы я хотел так пожертвовать своей жизненной силой, то что бы осталось для возвышенного, для лучшего».

История каждого великого провидца всех времен является подтверждением этого инстинкта и этого урока.

«…Я молился дни, недели, месяцы. Наконец дух мой взлетел над крутыми берегами этого мира в воды первой из Семи Долин. Неведомый свет, точно второе солнце, сверкал над всем, что предстало предо мною. Все предметы земли, на которых останавливался мой взор, были прекрасны. Куда я ни бросал свой взгляд, Красота и Духовность вылетали из самой материи, как тигр из своего логовища. Вид стольких чудес вызвал во мне жадные желания. „Овладей, овладей!“ – кричали они мне. Мне страстно захотелось вкусить, ощутить все красоты, окружавшие меня. В этот миг другой крик поднялся во мне: „Остерегайся! Остерегайся зловещих соблазнов этой долины!“

Я усилил медитацию, я горячо молился, чтобы освободиться от ловушек этой долины. Через несколько месяцев чувственный мир не соблазнял меня больше. Медленно выпала из моего сознания Первая Долина, как остов добычи падает из когтей орла.

Я вошел во Вторую Долину. Там я не был больше захвачен материальной красотой всего того, что видел. Свет, обнимающий мир, был теперь более утонченным, нежным, успокаивающим. Я чувствовал себя здесь счастливым. Смутные прекрасные очертания, прекрасные оттенки красок, прекрасные звуки тихо доносились до меня. Я задумал прервать медитацию и остаться здесь. Но тогда меня охватил соблазн создать Жизнь… Пол… В прекрасном свете этой Второй Долины он имеет видимость блаженства и могущества. Но душа должна противостоять этому соблазну. Мое сознание постаралось отразить штурм этой красоты… Вначале огонь озарения едва горел. Мало-помалу он стал давать больший блеск. Через несколько дней он превратился в снопы света. И это пожирающее пламя истребило Вторую Долину…

Так я достиг третьего этапа. В этой Третьей Долине чувство силы, которое я испытал во Второй, возросло в сто раз. Мне казалось, что я мог бы взять солнце в руки и раздавить его, превратив в горсть горящего пепла. Нужно сопротивляться этому соблазну: он – только испытание характера. Нет соблазна более низкого, чем это чувство могущества… Я раздул огонь своего раздумья. Как пасть гадюки, наваждение держало меня в своей власти. Но душа моя устояла. Я поднимался все выше, все выше на крыльях раздумья. И змея открыла свою пасть и отделилась от моего тела.

Тогда, подобно слону, опрокидывающему преграду, я ринулся в Четвертую Долину – свет сердца божьего… Казалось, моя душа – факел, зажженный от его огня; свет, струящийся от него, обнимал все сущее. Камни и звезды также увлеченно пели гимн бесконечному. В этой Четвертой Долине я почувствовал себя более или менее защищенным от соблазна. Однако я решил не задерживаться здесь…

Затем последовал длинный период постов, молитв и размышлений…

Мне не пришлось долго ждать. Свет моего сердца расширился. Он отражался в широком кругу, как сноп солнечных лучей… И вот я достиг Долины Выражения. Мои чувства и мысли, каждая частица моего существа, каждое его биение были озарены светом.

Из моего горла вырвались слова восторга и благословения. Я не переставал восхвалять господа, и если кто-либо говорил об удовольствии и обладании, его слова ударяли меня, как розги. Это было до того сильно, что, когда один мой родственник пришел посоветоваться по семейным делам, я убежал и спрятался в кустах Панчавати. Друзья, старавшиеся удержать меня, казались мне колодцем, куда меня тянули за ноги. Я задыхался в глубине темной дыры. Я мог найти мир, только покинув их. Словом, в этой Долине нет терпимости и любви ко всем. Нужно пройти ее.

Я погрузился в еще более глубокие медитации. Я был в моих молитвах подобен тигру, готовому к прыжку. Внезапно я увидел перед собой какой-то образ. Я бросился вперед… одним прыжком я перелетел в Шестую Долину. Долину Турья. Там я был вблизи Любимого. Я мог его видеть и слышать в соседней комнате. Только тонкая перегородка отделяла душу от Самого Себя… Наконец я знал, что вошел в Дом Единения…

Из Шестой Долины нетрудно перейти в Седьмую. Там ни одно слово не имеет ни значения, ни пустоты человеческой мысли. Только душа, объятая молчанием, может поднять покров, отделяющий Его от полного слияния».

Приложение III

Чтобы встретиться со сроим супругом, Шарададеви часто должна была проходить пешком равнину между Камарпукуром и Дакшинешваром, наводненную в то время многочисленными разбойниками, поклонявшимися Кали…

Однажды она возвращалась в Дакшинешвар вместе с другими. Она очень устала. Когда ночь спустилась на землю, она не могла больше следовать за маленьким караваном, и ее оставили одну позади. Вскоре она потеряла своих спутников из виду и осталась одна темной ночью у входа в опасную равнину. В эту минуту она заметила смуглого человека, большого и сильного, который приближался к ней с дубиной на плече; кто-то шел следом за ним. Она увидела, что не может спрятаться, и осталась неподвижной. Человек подошел и сказал грубым голосом:

– Что ты тут делаешь в такой поздний час?

Она ответила:

– Отец, мои спутники покинули меня, и я заблудилась. Будьте так добры, отведите меня к ним. Ваш зять живет в храме Кали, в Дакшинешваре. Я иду к нему. Если вы меня проводите до этих мест, он встретит вас с большим почетом.

В это время приблизилась и та, что шла следом. Шарададеви узнала с облегчением, что это была жена говорившего с ней человека. Она взяла ее за руку и сказала:

– Мать, я ваша дочь Шарада, я потерялась здесь одна. Мои спутники оставили меня. К счастью, вы пришли – вы и отец. Иначе я не знаю, что бы со мной стало.

Это наивное обращение, эта абсолютная вера, эти милые слова тронули сердце мужчины и женщины. Они принадлежали к низшей касте, но они забыли обо всем и отнеслись к Шараде как к дочери. Она устала. Они уложили ее в одной лачуге ближайшей деревни. Женщина разостлала свои собственные одежды, чтобы сделать ей постель. Муж принес ей вареного риса, который он взял в лачуге. Они охраняли ее, как родные, всю ночь и назавтра проводили в Таракешвар, где предложили ей отдохнуть.

Жена сказала мужу:

– Дочке моей вчера нечего было есть. Пойди на базар за овощами и рыбой. Нужно ее хорошенько накормить сегодня.

В то время, когда мужа не было, явились спутники Шарады. Они искали ее. Она познакомила их со своими родными-багди и сказала:

– Я не знаю, что сталось бы со мной, если бы они не пришли и не приютили меня.

– Когда мы расставались, – рассказывала она, – эта единственная ночь сделала нас столь дорогими друг другу, что я плакала от горя, прощаясь с ними. Я взяла с них обещание прийти ко мне в Дакшинешвар. Они немного проводили нас. Женщина нарвала зеленого гороха на краю дороги и, привязав его к поле моего сари, сказала:

– Мать Шарада, сегодня, вкушая вареный рис, отведайте и этого.

Они несколько раз приходили в Дакшинешвар и приносили разные подарки. «Он вел себя с ними как зять и относился к ним с большой любовью и уважением. Хотя названый отец мой дакойт был таким добрым и простым, я подозреваю, что он неоднократно принимал участие в разбоях».

(The Modern Review, июнь 1927 г.)

БИБЛИОГРАФИЯ

1. Главным источником для истории Рамакришны является большая биография, скомпилированная по рассказам его учеников и опубликованная Свами Мадхаванандой: «Life of Sri Ramakrishna, compiled from various authentic sources», в одном томе в 765 страниц, в издании Адвайта Ашрам (умственный центр ордена), Маявати, Алмора, Гималаи, 1925 (Himalayan Series, No. XLVII).

Ей предшествует краткое введение Ганди, которое, по моему мнению, интересно воспроизвести.

«История жизни Рамакришны Парамахансы – это история религии, воплощенной в жизни. Его жизнь позволяет нам видеть бога лицом к лицу. Каждый сможет, прочтя эту историю, убедиться, что только бог один реален и что все остальное – иллюзия. Рамакришна был живым воплощением Godliness. Его слова – слова не только ученого: это страницы, взятые из Книги Жизни; они являются откровением его собственного опыта. Они производят на читателя впечатление, которому он не может противостоять. В наш век скептицизма Рамакришна дает пример яркой и живой веры, приносящей утешение тысячам мужчин и женщин, иначе бы оставшихся без духовного совета. Жизнь Рамакришны была практическим уроком Ахимсы (непротивления). Его любовь вдохновляет всех, прочитавших эти страницы.

М. К. Ганди»

Как устанавливает примечание издателей, этот труд основан на работах Свами Шарадананды, прямого ученика учителя и секретаря «Миссии Рамакришны» в течение четверти века, – на работах Рамчандры Датта, Акшайкумара Сена – также учеников Рамакришны, на воспоминаниях, собранных Приянатхом Синхом (иначе – Гурудас Вар-ман), учеником Вивекананды, на беседах учителя, записанных Махендранатхом Гуптой.

Эта компиляция, весьма ценная из-за проявленного старания собрать из первых рук буквально все документы, разбросанные повсюду, имеет то неудобство, что документы эти собраны без определенного порядка и без критики. Отсутствие (до настоящего времени) алфавитного указателя еще более затрудняет исследования.

2. Многим превосходит вышеуказанную работу в отношении порядка и разумности составления труд Свами Шарадананды, который, впрочем, пользуется предыдущей книгой. Он написан по-бенгальски, в пяти томах и не составляет полной и последовательной истории жизни. Рассказ, к несчастью прерванный смертью Шарадананды в 1927 году, останавливается на днях, когда больного Рамакришну переносят в сады Каши-пура, и не говорит о последних месяцах. Это произведение дает неполные сведения и об учениках Рамакришны; оно говорит лишь о некоторых, и главным образом о Вивекананде.

Общее название бенгальской серии:

«Шри-Рамакришна-лила-прасанга».

Вот названия пяти томов по-бенгальски:

I и II – Гурубхаб (Шри Рамакришна как гуру, или учитель).

III – Балло-джибон (Молодость Рамакришны).

IV – Шадхокабхаб (Рамакришна как Садхака).

V – Диббо-бхаб (Шри Рамакришна в своих божественных образах).

Только два тома появились на английском языке – первый, написанный непосредственно Шараданандой, второй, переведенный с бенгальского оригинала.

Шарадананда задумал этот труд в форме изложения разнообразных проявлений этой жизни, не давая последовательного рассказа. По этому плану написаны по-бенгальски два первых тома. Затем Шарадананда пришел к мысли о биографии. Третий том посвящен юности, четвертый – годам, когда Рамакришна предавался садхане. Он доводит нас до конца этих упражнений и до начала сношений с Брахма Самаджем; здесь освещается роль Рамакришны как учителя (но еще не как религиозное явление). Пятый том описывает учителя среди своих учеников и говорит о начале болезни. Дойдя до этого места в своей работе, Шарадананде пришлось присутствовать при смерти Святой Матери (жены Рамакришны), затем – Свами Брахмананды, бывшего вместе с Вивеканандой любимым учеником и первым настоятелем ордена. Он был так этим потрясен, что оставил свою написанную работу и посвятил себя исключительно медитации.

Несмотря на неполноту работы, она весьма важна по своему содержанию. Шарадананда является авторитетом и как историк, и как философ. Его книги богаты метафизическими данными, позволяющими точно установить духовное явление Рамакришны в полном развитии индуистской мысли.

Если вы заметите некоторое отличие между работой на бенгальском языке Шарадананды и «Жизнью Рамакришны» (№ 1) – коллективным трудом Ramakrishna Mission, то нужно отдать предпочтение последней по свидетельству, полученному мною от Свами Ашокананды, ибо этот труд составлен с помощью Шарадананды и позднее, чем его собственная работа.

3. Gospel of Sri Ramakrishna (according to M. a son of the Lord and disciple) – or the ideal Man for India and for the World – два тома, Мадрас, Ramakrishna Math, изданные «Миссией» в марте 1897 г., предваренные двумя письмами Вивекананды, 2-е изд., 1911. Новые издания 1922, 1924 гг.

Это «Евангелие Рамакришны», использованное также в большой биографии № 1, является точной записью М. (Махендранатха Гупты, директора одного учебного заведения в Калькутте) бесед с учителем, в которых он сам принимал участие или слушал их в течение четырех лет, с лета 1882 г Они имеют почти стенографическую точность. Хороший алфавитный указатель позволяет разобраться в разнообразии тем, вызванных случайностями дня.

4. The Life of Swami Vivekananda by his eastern and western disciples. The Advaita Ashrama, Himalayas, the semi-centenary birthday memorial edition in three volumes published by the Swami Virajananda from the Prabuddha Bharata Office Advaita Ashrama. Mayavati, Almora, Himalayas, т. I и II – 1914, т. Ill – 1915, т. IV – 1918.

Эта большая биография ученика Рамакришны, св. Павла ордена, представляет не только значительный интерес для истории его собственной жизни, но также и для истории жизни его учителя, ибо в ней записаны его непосредственные воспоминания.

Полезно также ознакомиться с полным собранием сочинений Вивекананды в 7 томах (3-е издание, 1923 г.).

Он часто говорит там об учителе с благоговейной благодарностью. Именно ему он посвящает знаменитую лекцию в Нью-Йорке, изданную под названием: «My Master» – в томе IV его сочинений.

5. «Sri Ramakrishna"s Teachings» – «Поучения Шри Рамакришны», 2 тома. 1916 и 1920 гг. Адвайта Ашрам Майявати.

Это собрание мыслей, взятых из различных бесед учителя, именно из «Евангелия Рамакришны», и расположенных в определенном порядке. Оно имеет особую ценность как небольшое практическое руководство. Оно появилось в отрывках в журнале ордена «Prabuddha Bharata» и в других индийских журналах между 1900 и 1913 гг. Г-жа Е. фон Пеле подготовляет в настоящее время немецкое издание.

6. «Words of the Master» – «Слова учителя» (Избранные поучения Шри Рамакришны), – собранные Свами Брахманандой, 1924 г. Издательство Udboddhan Office, Багбаэар, Калькутта.

Еще одна маленькая антология, наибольший интерес которой заключается в личности того, кто составил ее.

7. Макс Мюллер. «Rama Krishna, his Life and Sayings», Лонгман, Грин и К0 – 1-е издание 1898 г., новое издание 1923 г.

Макс Мюллер лично знал в Англии Вивекананду и просил его рассказать все о жизни его учителя. Его маленькая работа основана, таким образом, на документах из первых рук, и он пользуется ими со своим широким, ясным критическим умом, объединяющим научные требования Востока с благородным пониманием всех форм мысли.

8. Дханагопал Мукерджи, «The Face of Silence», Нью-Йорк, E. П. Деттон и K°, 1926 г.

Это книга большой художественной ценности, являющаяся блестящим изображением всей личности учителя в атмосфере современной ему Индии. Мукерджи ознакомился со всеми важнейшими документами. Он беседовал также со многими выдающимися членами Ramakrishna Mission, знавшими учителя, как, например, Свами Туриянандой, и использовал «Воспоминания» Свами Премананды, одного из любимейших учеников Рамакришны. Я уже сказал, что «Миссия Рамакришны» была ему не особенно признательна за ту исключительную вольность, с которой его живое воображение художника распоряжалось иногда переданными ему словами и – что мне кажется еще более серьезным – самим характером Рамакришны. Но несмотря на эти промахи, я не могу забыть, что чтению этого прекрасного произведения я обязан моим первым знакомством с Рама-кришной и порывом, заставившим меня взяться за собственную работу о нем. Я сохраню к нему благодарность. С поразительным талантом Мукерджи сумел в своей книге выбрать и осветить то, что в личности Рамакришны могло привлечь умы Европы и Америки, не задевая их. Я считал необходимым проявить осторожность и, цитируя документы, никогда не разрешал себе «поэтизировать» их.

9. Полезно ознакомиться с индийскими журналами ордена Рамакришны, печатавшими и часто печатающими исследования и неизданные воспоминания об учителе и его учениках главным образом с «Prabuddha Bharata» и с «Ve-danta Kesari».

Я вначале сказал, насколько я обязан хорошим советом и сведениям «Миссии Рамакришны», никогда не устававшей снабжать меня документами и отвечать на мои вопросы. Я приношу ей снова свою благодарность.

ИКОНОГРАФИЯ

Только три изображения Рамакришны являются более или менее достоверными:

1) Фотография, напечатанная в большой английской биографии, составленной Адвайтой Ашрамом (с. 269). Ра-макришну отвезли к фотографу и втянули его в духовную беседу, во время которой он впал в самадхи. Тогда его сфотографировали. Увидев фотографию впоследствии, Ра-макришна заметил, что она изображает высокую степень состояния йога.

2) Снимок, напечатанный в т. IV полного собрания сочинений Вивекананды (с. 150).

3) Фотография, снятая во время киртаны (религиозной пляски и песни), в котором он принимал участие. Он – на пороге экстаза. Ученики приближаются к нему, чтобы его поддержать.

Картина в красках, изображенная на заглавном листе большой биографии на английском языке, была написана чешским художником Францем Дворжаком, но не с живой модели. Ученики находят в нем много сходства, но считают краски слишком яркими.

ОТКРОВЕНИЯ ШРИ РАМАКРИШНЫ

Вот вы все лепечете: «према» да «према», а знаете ли вы, что есть эта любовь? Святой Чайтанья – вот он Ишвару-господа истинно любил, уж он-то знал, что такое «према». У той любви есть два признака. Первый – с нею человек про все забывает; от любви ко Всевышнему словно бы ума лишается, сам себя не помнит… Второй признак премы-любви – это когда перестаешь тело свое беречь да холить, когда вовсе думать о нем перестаешь.

Также и постигшего Ишвару по нескольким признакам распознать можно, и тому, чья душа полна сокровищами любви, он не замедлит явить себя. Что это за сокровища? – спросите вы. Во-первых, отрешенность от всего суетного; во-вторых, милосердие ко всякой твари живой; в-третьих, почитание людей светлых – сад-ху. А еще – киртана – непрестанное повторение имен божественных и стремление к истине.

Из беседы Шри Рамакришны.

В ряду личностей, с чьими именами связано духовное возрождение Индии да рубеже XIX и XX веков, Шри Рамакришна занимает особое место.

Он не был ни поэтом, ни общественным деятелем; он никогда не считал себя профессиональным проповедником и тем более религиозным реформатором. Тем не менее начатое им движение, центром которого в настоящее время является пользующийся мировой известностью Институт Духовной Культуры (Калькутта), наложило отпечаток на все области общественной и политической жизни новой Индии.

Сын скромного брахмана из глухой бенгальской деревушки Камарпукур, едва окончив начальную школу, рано осознает свое признание; как и оба брата, он становится вначале домашним жрецом, затем жрецом в только что основанном храме богини Кали в Дакшинешваре, неподалеку от Калькутты.

Однако вскоре ритуальное служение отходит для него на второй план. Повинуясь «Матушке Кали» (так он называет Верховное Божество), с которой он беседует во время экстатических состояний (самадхи), Шри Рамакриш-на собирает вокруг себя юношей-подростков из окрестных деревень. В долгих задушевных беседах он делится с ними своим духовным опытом. Вскоре место его постоянного пребывания – Дакшинешвар – становится центром паломничества для людей самых разных сословий, верований и национальностей.

Объяснение этому, видимо, следует искать в поразительной врожденной интуиции Рамакришны, которая и помогла ему стать выразителем требований наступающей эпохи.

Глубинной проблемой для Индии конца XIX – начала XX века стала проблема постепенной утраты культурной, а следовательно, и духовной преемственности, что в первую очередь было связано с изменением соотношения между двумя ключевыми понятиями – идеалом и верой. До XIX века в сознании каждого индийца эти два понятия воспринимались в органическом единстве. В основе идеала – в его различных аспектах, от творческого до поведенческого, – лежал принцип веры, определяемый емким понятием «дхарма».

Экономические и политические сдвиги в структуре общества и внешнее нарушение сословных институтов, характерных для средневековья, привели к тому, что представления об идеале постепенно отдалились от религиозной доктрины. Европейская поведенческая модель открыто обозначила себя в качестве новых идеалов: главным становятся заработок, достаток, должность, популярность. Процесс внешней европеизации и утери «догмата» вызвал глубокую озабоченность в самых различных кругах индийского общества. Следствием этого стало появление многочисленных религиозно-реформаторских объединений (Ария Самадж, Брахма Самадж, Атмийо Сабха, Татхвабодхини Сабха и пр.). Их вдохновителями, организаторами и активными участниками сделались видные деятели индийской интеллигенции (в том числе дед, отец и сын Тагоры, Раммохан Рай, Ишварчандра Видьясагар, Кешавчандра Сен и другие), а также люди, в той или иной мере имевшие доступ к печатному слову. Их самоотверженная религиозно-просветительская деятельность дала мощный импульс развитию журналистики и новой литературы. Осуществленные ими переводы с санскрита на новоиндийские и европейские языки Упанишад и других классических трудов продолжили культурную преемственность и сыграли важную роль в формировании национального самосознания.

Однако два момента существенно снижали положительный эффект подобной деятельности: неизбежные яростные споры между членами различных обществ по вопросам трактовки терминов и ритуалов, а также сравнительно узкая сфера их влияния.

Известность Шри Рамакришны была связана с совершенно иной средой и имела совсем иные корни. Основой основ духовной жизни индийца всегда было религиозно-почтительное отношение к изреченному слову, к звуку как таковому, к слову как проявлению Высшего начала, как к «способу выхода в сферу вне этого мира». Именно поэтому в Индии традиция изустного сказа, притчи, передачи «сокровенного знания» – о земных воплощениях Всевышнего – аватарах, о героях древности, религиозных наставниках и подвижниках, – сохранялась непрерывной в течение многих столетий, несмотря на внешние катаклизмы.

Блестящая память, великолепные музыкальные способности Шри Рамакришны, детство, проведенное в среде с ненарушенным, традиционным укладом; постоянное общение со странствующими певцами, монахами, толкователями священных заветов, исполнителями религиозных мистерий-джатры; сама атмосфера благочестивой, строго придерживавшейся ритуалов семьи – все это дало ему возможность приобрести энциклопедические познания в области традиционной индийской культуры. Однако все это, вместе взятое, едва ли снискало бы ему славу аватары, если бы провидение не наделило его уникальным даром – сверхъестественной способностью к самососредоточению, способностью в момент религиозного порыва полностью отключаться от мира чувственного восприятия. Именно это его феноменальное свойство имел в виду один из самых милых сердцу Шри Рамакришны отроков – Нарендра (впоследствии ставший известным всему миру как Свами Вивека-нанда), когда назвал своего наставника «живым комментарием к ведам», когда писал о том, что Шри Рамакришна «за единое рождение сумел пройти весь цикл религиозного бытия Индии».

Основным источником вдохновенной веры Шри Рамакришны во всепобеждающую, всеочищающую силу любви ко Всевышнему стало движение бхакти, которое в Бенгалии возглавил Чайтанья (1485–1533).

Роллан Ромен. Жизнь Рамакришны . – М.: Политиздат, 1991. – С. 3 – 210.

С. 4. То, что теперь в двадцатом веке, могут уживаться одновременно в умах одних и тех же людей научная мысль и ясновидение времён Древней Греции, где боги и богини садились за стол смертных и делили с ними ложе…, - об этом не подозревают наши мудрецы, которые уже недостаточно безумны.

Нет надобности, чтобы проследить путь человеческой мысли, разбирать папирусы. Они здесь, эти трёхтысячелетние мысли, они вокруг нас. Ничто не гаснет. Слушайте внимательно. Но слушайте ушами. Пусть книги молчат. Они слишком много говорят…

С. 7. Для нас важна в данном случае не объективная реальность фактов, а субъективная правда пережитых впечатлений. …. Всякое добросовестное отклонение есть реальность. Дело критического разума – определить степень этого отклонения и угол зрения свидетельствующего.

С. 8. Младенец родился 18 февраля 1836 года. Это был тот, кого мир позднее узнал под именем Рамакришны. Это был мальчуган резвый и прелестный, лукавый и полный женственной грации, которую он сохранил на всю жизнь.

С. 10. В ночь праздник Шивы… он играет роль Шивы и вдруг чувствует себя растворившимся в своём герое; его щёчки залиты слезами счастья; он поглощён славой божества; все думают, что он умер. … С этого времени состояние экстаза повторяется всё чаще и чаще. В Европе дело решилось бы просто: малыша поместили бы в лечебницу, ежедневно подвергали бы процедурам психотерапии и сознательно, изо дня в день, гасили бы внутренний огонь…

С. 11. Дар, которым был наделён Рамакришна – гениальная способность сливаться со всеми душами в мире.

С. 14. Что сильнее всего поражает европейских верующих (протестантов ещё в большей степени, чем католиков) у верующих Индии – это необычайная конкретность их религиозных прозрений. Рамакришна, у которого значительно позже юный Вивекананда спросил:

Вы видели бога? – Ответил:

Я вижу его, как вижу тебя, – нет, ещё яснее.

Не в смысле ведическом…(т.е. не в смысле безличном и отвлечённом, хотя и его он знает и прибегает к нему).

С. 19. Мозг его был костром, и каждый язык пламени, исходивший от него, был богом. После длительного периода, когда он в том или другом человеке видел бога (он увидел в уличной женщине Сита, в молодом англичанине…- Кришну), наступил период, когда он сам превращался в бога. Так он стал Кали, стал Рамой, стал Радхой, возлюбленной Кришны. Превратился в Сита и даже в большую обезьяну Ганумана. …Я не хитрю с западным читателем (как предоставлял его и самому себе) и предоставляю ему право считать этого божьего безумца – просто буйным сумасшедшим. У нас для этого есть достаточно оснований, так как сами религиозные люди Индии, видевшие его, и те думали то же.

Но что особенно удивительно и единственно важно для нас, это то, что, не погибнув, он, напротив, победно обогнул мыс Бурь, и этот период галлюцинаций был, пожалуй, необходимым этапом, после которого дух его, окрепший, радостный и гармоничный возвысился до великих мистических осуществлений, представляющих интерес для всего человечества (наше выделение). Изучение этого явления не может не привлечь лучших врачевателей человеческого тела и духа. Не в том дело, чтобы констатировать полное видимое разрушение психики и распад её на составные элементы. Вопрос в том, каким образом они снова восстанавливаются, образуя более высокий органический синтез?

Пути человеческого духа часто бывают неясны. Повременим с выводами, пока не дойдём до конца.

С. 21. Та, кого он взял в жёны (1859 год), была пятилетним ребёнком. …Это был союз духовный, который так и не осуществился физически.

С. 27. Между святой женщиной и жрецом Кали установились отношения матери и сына. Рамакришна, как ребёнок, поведал ей все треволнения своей жизни в боге, своей Садхана….Он рассказал, что многие считают его умалишённым, и кротко, с трепетом, спросил, так ли это. Бхайрави, выслушав исповедь, утешила его с чисто материнской нежностью и сказала, что не печалиться, а радоваться следует ему, ибо он собственными своими силами достиг одного из наивысших состояний Садхана, описанных в текстах Бхакти, и его страдания составляют ступень великой лестницы.

С. 28. Бхайрави, которую он почитал своей духовной матерью, своим гуру,…вела его последовательно по всем путям Садханы – даже самым опасным, как путь Тантр; идущий по этому пути подвергается опасности свалиться в деградации и безумии, и многие из отважившихся не вернулись обратно. Но чистый Рамакришна вернулся столь же чистым и закалённым, как сталь.

Теперь он владел всеми способами слияния с богом через любовь - девятнадцатью положениями, или различными движениями души в присутствии её бога: отношениями слуги к господину, сына к матери, друга, возлюбленного, супруга и т.д.

С. 39. Обе школы терпимо относились друг к другу… Критическим пунктом оставалось определение иллюзии, мира «феноменов», сущности Майи. Какова она, относительна или абсолютна? Сам Шанкара не давал ей точного определения.

С. 43. Ни Рамакришна, ни его последователи никогда не притязали на новизну мыслей. (Наоборот, у них заметна тенденция отрицать её даже тогда, когда они творят нечто новое. Это особенность религиозных умов современной Индии – или, вернее сказать, всех стран и всех времён. Они сильны уверенностью в том, что их истина освящена временем, что она – древняя истина, – сама Истина с большой буквы). Не в этом заключается гений учителя: он воскрешает мысли божества, скованные летаргией, и даёт им воплощение; он пробуждает источники «спящего царства» и окрашивает их своей горячей, своей магической индивидуальностью. Этот символ веры, эта страстная песнь любви принадлежит ему по тону, по размеру, по ритму и мелодике, как песня страстной любви.

Что придаёт его мысли аромат жизни – это свойство каждого истинного мыслителя Индии верить лишь в то, что он сам претворил, прочувствовал всем своим существом.

С. 45. После отъезда Тотапури (к концу 1865 года) Рамакришна оставался ещё более полугода в заколдованном огненном кругу. Он продолжал, напрягая все свои силы, стремиться к тождеству с Абсолютом. В течение 6 месяцев, по его утверждению, он находился в каталептическом состоянии экстаза, в каком пребывали, судя по описаниям, древние факиры: тело, покинутое духом, было точно заброшенный дом, предоставлено разрушительным силам. Если бы не племянник, бодрствовавший над этим телом без хозяина и насильно кормивший его, Рамакришна бы умер.

С. 55. Однажды, находясь в надсознательном состоянии, Рамакришна громко произнёс: -

Джива есть Шива (живое существо есть бог). ….Не надо сострадания, надо только служить, служить человеку, видя в нём бога.

С. 82. В 1882 году Кешаб делает решительный шаг. Он не только признаёт и принимает, но и с восторгом празднует Христианскую Троицу – из всех христианских таинств самое неприемлемое для Азии, предмет отвращения или осмеяния.

С. 90. Дайянанда установил, что Веданта в её теперешнем виде находится в полном противоречии с Ведами. … Он объявил войну христианству.

С. 102. Рамакришна:

И вдруг я впал в такое состояние, когда я могу видеть человека насквозь: тогда самые богатые люди, самые учёные кажутся мне ничтожными, как солома, если я не нахожу в них бога. …Смех душил меня…

С. 111. «Повторяя слово «Ниракара», он спокойно погрузился в Самадхи (экстаз), как пловец, скользнувший в глубину моря. … Мы жадно наблюдали за ним… его тело вытянулось и слегка окоченело. Не было заметно ни малейшего напряжения нервов или мускулов. Ни малейшего движения. Обе его руки покоились на коленях, пальцы слегка переплелись. Поза сидящего тела была свободна, но совершенно неподвижна. Немного приподнятое вверх лицо спокойно. Глаза почти, но и не совсем, закрыты; глазное яблоко не вывернуто и не скошено, только неподвижно. Из-за полуоткрытых в блаженной улыбке губ сверкали ослепительно белые зубы.

Его возвращают на землю пением гимна. «…Он открывает глаза, смотрит вокруг с удивлением. Музыка замолкает. Парамахамса, глядя на нас, спрашивает: «Кто эти люди?» Потом он несколько раз сильно хлопает себя по голове, восклицая: «Спускайся, спускайся…» Придя окончательно в сознание. Он начинает петь приятным голосом гимн богине Кали…»

Чтобы постигнуть бога, нужно осуществлять полное воздержание…

Человек, посвятивший себя своему внутреннему миру (как бы он ни назывался – Христом, Шивой или Кришной или же чистой идеей мыслителя или художника), «должен иметь абсолютную власть над своими чувствами» («Евангелие Рамакришны», II, 223).

С. 155. Детство и отрочество Вивекананды протекали, как у юного князя – любителя искусств эпохи Возрождения…. В дальнейшем он пишет музыку и серьёзное «Исследование» о науке и философии индусской музыки. Повсюду он признаётся музыкальным авторитетом. ….. Жажда спорить, критиковать и дознаваться принесла ему впоследствии прозвище Вивекананда.

С. 163. Нарен прожил с Рамакришной пять лет. Сохраняя при этом жилище в Калькутте. Он ходил в Дакшинесвар раз или два в неделю и иногда проводил четыре или пять дней у учителя. Если он отсутствовал. Рамакришна посылал за ним.

Учёность Нарена (Вивекананда) доставляла ему такую радость, что она порою переходила в экстаз. Но минутами жестокая критика заставляла обливаться кровью сердце старого учителя. Нарен говорил ему в глаза:

Что вы знаете о ваших «Единениях с богом?» Не являются ли они причудами вашего больного мозга, галлюцинациями?

И Рамакришна смиренно уходил искать в тревоге утешения у Матери, которая говорила ему:

Терпение! Скоро глаза Нарена раскроются!

С. 171. В последнее время жизни Рамакришны Нарен часто настаивал, чтобы учитель даровал ему самую высокую степень подсознательного познания бога и высший экстаз, из которого нет возврата – Нирвикальпасамадхи. Рамакришна упорно отказывался от этого.

«Однажды, - рассказывал мне Свами Шивананда, присутствовавший при том, что происходило в саду Кассинора близ Калькутты, - Нарен действительно достиг этого состояния. Увидев, что он в беспамятстве, а тело его стынет, подобно трупу, мы побежали к учителю в большом волнении и сообщили ему о случившемся. Учитель не проявил никакого беспокойства; он улыбнулся и сказал: «Прекрасно» - и пребывал в молчании. Нарен снова пришёл в сознание и отправился к учителю.

С. 181. В апреле 1885 года у Рамакришны начинается воспаление горла. Переутомление беседами, опасные Самадхи, вызвавшие горловые кровотечения, разумеется, способствовали этому. (Примечание. Как некоторые хорошо известные христианские мистики, он исцелял других, возложив на себя их страдания. В одном видении его тело предстало пред ним, испещрённое ранами – грехами других. «Он принял на себя Карму других» - этому он был обязан своей последней болезнью. Он сделал себя козлом отпущения человечества ). Приглашённые врачи запретили ему впадать в экстаз. Он не принял этого во внимание. На большом религиозном празднике вайшнавитов он свыше меры растратил свои силы.

С. 182. Доктор Саркар был рационалист, не разделявший религиозных идей Рамакришны; он откровенно ему об этом говорил,… но чувствовал к нему всё более глубокое уважение и лечил его бесплатно…Он открыто порицал религиозное обожание, оказываемое Рамакришне его учениками:

Говорить, что бесконечное спускается на землю в образе человека, - вот что портит все религии. Он присутствовал при нескольких экстазах и изучил из с медицинской точки зрения для европейской науки представляло бы большой интерес познакомиться с его записями. Известно, что освидетельствование глаз и сердца стетоскопом во время Самадхи давало все признаки состояния смерти.

С. 192. Человека не стало. Дух начинал свой путь в венах человечества.

С. 200. Раджа-иога считает условием sine qua non абсолютное целомудрие в действии, слове и мысли. Этот закон применяется ко всем, к людям женатым и к холостым, и ещё с бОльшим основанием к людям духовным. Если растрачиваешь самые могущественные силы своего существа, нельзя стать духовным. Это почти текстуально слова Бетховена, отвергавшего предложения той, кем он хотел обладать: «Если бы я хотел так пожертвовать своей жизненной силой, то что бы осталось для возвышенного, для лучшего». История каждого великого провидца всех времён является подтверждением этого инстинкта и этого урока. (Примечание. Любопытно, что Рамакришна также различает пять различных восходящих движений: 1 – движение бегущих муравьёв, 2 – прыгающих лягушек. 3 развёртывающегося змея, 4 – порхающих то наверху, то внизу птиц и 5 – бросающейся с дерева на дерево большими прыжками обезьяны ).

По описаниям Рамакришны, до восхождения Кундалини в четвёртый круг (сердце), где начинает проявляться божественное сияние, человек, сосредоточиваясь, может говорить. Когда восходящая энергия достигает горла, он не может больше ни говорить, ни слышать ни о чём, кроме бога. Затем наступает безмолвие. На уровне ресниц является в самадхи (экстазе) видение высшей души – Параматман; только один туго натянутый покров отделяет человека от Абсолютного Существа.

С. 201. Рамакришна говорит о мурашках, бегающих с самого начала по телу, с головы до ног. Он видит огненных мошек, расплавленный металл. …При выходе из этих состояний экстаза глаза его красны, «как от укусов муравьёв»; однажды из его раздражённого нёба потекла чёрная кровь, которая свёртывалась; «Садху», увидевший это, сказал ему, что это кровотечение спасло его от кровоизлияния в мозг. У Вивекананды после углублённой медитации также появляются скопления крови в глазу. Многие экстатики умирают в таком экстазе от мозговых кровоизлияний. … Рамакришна начинает всегда с исследования крепости их телосложения, в особенности груди и слизистой оболочки рта и горла.

Роллан Ромен. Жизнь Рамакришны. Жизнь Вивекананды . – М.: Политиздат, 1991. – с. 212 - 335.

С. 213. Вивекананда (В.) гордился тем, что его предки были татары, и любил говорить, что в Индии «татары – лучшие люди народа».

В.: «Если вы хотите обрести бога, служите человеку!»

С. 220. В 1891 году, один, без спутника, без имени, с посохом и чашей, он растворился на целые годы в безбрежной Индии.

С. 228. В Гималаях он жил среди племён тибетцев, допускающих многомужество. Он поселился в семье их шести братьев, у которых была одна жена; он начал им доказывать всю безнравственность этого. Но его увещания только возмутили их. «Какой эгоизм! – говорили они, – желать сохранить свою жену для себя одного!..» Истина – внизу, у подножия гор. Заблуждение – на высотах… Он убедился в относительности добродетели - или…тех добродетелей, на которые опирается наиболее уверенно традиционная мораль. И высшая ирония, как у Паскаля, научила его расширить свои нравственные понятия, судить о дурном или хорошем в каком-либо народе или времени, смотря глазами этого народа или этого времени.

с. 235. Он телеграфирует [из Чикаго] о своей беде друзьям в Мадрас, чтобы какое-нибудь официальное религиозное общество оказало ему поддержку. Но официальные общества не прощают независимым умам, что они посмели обойтись без них. Один из председателей общества бросает такой ответ:

Пусть этот дьявол подыхает от холода!

С. 239. Не в меньшей степени обострилась и ревность некоторых представителей Индии, считавших, что их затмил этот «бродячий монах», без полномочий и мандата. Не простила ему и теософия, к которой В. никогда не питал нежных чувств.

С. 241. Особенно беспощаден он был к ложному христианству, к религиозной лжи: «Прекратите вашу похвальбу! Что ваше христианство сумело когда-либо сделать в мире без оружия?.. Вашу религию проповедуют во имя роскоши. Проповеди, которые я слышал здесь, - сплошное лицемерие. … Вся эта груда богатств, говорящая от имени Христа! Да Христос не нашёл бы у вас камня, чтобы преклонить голову… Вы не христиане ….Возвратитесь к Христу…

С. 244. Одним из главных проводников индусской мысли в США был Эмерсон, а Эмерсон, кажется, испытал в этом отношении сильное воздействие Торо.

С. 250. При жизни По был совершенно одинок.

С. 272. Первые симптомы диабета, от которого он умер, не дожив до сорока лет, появились в годы его юности, когда ему было лет семнадцать- восемнадцать.

С. 288. «Поклоняйтесь Шиве в нищих, больных и слабых…»

С. 312. Второго августа, в день годового праздника, они подошли к огромной пещере: в глубине возвышался большой, изваянный изо льда Шива, в форме lingam. Каждый должен войти в пещеру нагим, с телом, посыпанным пеплом. Оставшись позади всех и дрожа от волнения, В. вошёл, близкий к обмороку; и там ему, простёртому в темноте перед этой белизной, среди сотен поющих голосов, было видение. … Ему явился Шива…Он едва не умер. Когда он вышел из грота, у него оказалось кровоизлияние в левом глазу и расширение сердца, от которого ему не суждено было оправиться. С тех пор целые недели он говорил лишь о Шиве, он видит Шиву везде, он проникнут им: Гималаи в снегу – это Шива на своём троне.

Copyright 2013 Вопросы по работе сайта, его содержании просим присылать на электронную почту: [email protected]

Поделиться с друзьями:
Похожие публикации